Конфликт интересов? Айдын Кульсеитов рассказал о честности, доверии и миллиардах для здравоохранения

ЧТО ТАКОЕ КВОТА?

Мы часто слышим, что страховая медицина недоступна, к врачу не попасть, анализы не сдать – почему?

  - Давайте сначала разберемся с доступностью. Могу доказать, что возможности получить услугу “здесь и сейчас” не существует нигде в мире. Вопрос — в степени доступности. Согласно нашим стандартам, пациента в государственной клинике обязаны принять не позднее, чем через две недели.

Почему пациент, который платит взносы, не может обратиться в частную клинику по медстраховке? Ведь там, как правило, очередей нет?

  - Может. Многие, но не все, частные клиники работают в рамках ОСМС и предоставляют услуги бесплатно - в пределах государственного пакета.

Когда мы приходим в клинику, чаще всего узнаем, что «квоты закончились».

  - Здесь можно говорить о конфликте интересов: пациент приходит в клинику, хочет получить услугу бесплатно, а ему говорят, что “квот нет” - “приходите в следующем месяце”. А если хотите сейчас — заплатите. Фонд и Минздрав не всегда могут проверить наличие этих квот. Возможно, человеку просто предлагают оплатить, видя, что он “платёжеспособный”. Бывает и так, что бесплатные квоты оставляют для “своих”. Я не говорю, что это массовое явление, но такие случаи есть. Понимаете, никакой “квоты”, как отдельной сущности не существует. Есть объём финансирования: то есть сколько услуг определённого типа клиника может оказать в месяц. Но некоторые медработники продолжают говорить: “Квот нет” - им удобнее “продавать” услуги под видом квоты, особенно, если видят, что у человека есть деньги.

То есть никаких “квот” в классическом понимании не существует?

  - Нет. Есть определенные лимиты по видам услуг. Например, операции по трансплантации, эндопротезированию, шунтированию и так далее – все это называется высокотехнологичная медицинская помощь (ВТМП).

ЧТО МОЖЕТ ИСПРАВИТЬ ИИ?

Кто и как это контролирует?

  - К сожалению, пока технического инструмента для проверки, действительно ли квоты исчерпаны, нет. Сейчас министерство здравоохранения работает над цифровизацией процессов, и до конца года должно быть введено единое хранилище медицинских данных.

Туда будут поступать сведения из всех частных медицинских информационных систем. Следующий шаг - создание единой электронной очереди, где пациент сможет увидеть, в какой клинике действительно есть свободные места, какой специалист доступен и где ближайшее время приёма. Это и есть путь к прозрачности.

Всем ли нужна прозрачность? Кто-то сопротивляется?

  - Прозрачность нужна не только фонду или министерству, но и самим клиникам. К сожалению, часть из них до сих пор не готовы к открытому формату. У нас есть служба, которая разбирает жалобы граждан. И, к сожалению, есть случаи, когда пациента отправляли на платную услугу, хотя он имел право получить её бесплатно. Были случаи, когда очереди “забивались” врачами или фиктивными пациентами, чтобы при необходимости освободить место “нужным людям”. Потом оказывалось, что 90% “записанных” на приём так и не пришли. Это одна из причин искусственного дефицита.

Почему таких врачей и клиники не лишают лицензий?

  - В законе чётко прописано, за что организация может быть лишена лицензии. В описанных случаях речь идёт скорее о нарушении качества обслуживания, и Фонд применяет административные, экономические меры воздействия. Но пока нет чёткого цифрового механизма мониторинга, отследить такие нарушения трудно. Это связано с тем, что у нас действует более двадцати частных медицинских информационных систем. Каждая клиника выбирает себе подрядчика, и данные оформляются в разных форматах, с разными интерфейсами.

Когда заработает единое хранилище медицинских данных, все сведения будут поступать в одно место. Тогда станет возможным наладить прозрачный контроль как со стороны Фонда и Минздрава, так и со стороны самих медучреждений. Это будет честная, понятная и справедливая система – именно к этому мы идём.

А пока, если у человека денег нет, то возможность сделать операцию он может и не получить?

  - Такие случаи, повторюсь, есть, но они не типичны. Большинство наших врачей — это действительно профессионалы, преданные делу. Наши медики — благородные люди, старающиеся сделать всё возможное, чтобы помочь пациенту и не навредить. Но, конечно, отдельные эксцессы бывают.

ПОЧЕМУ ОСМС НЕ МЕНЯЕТСЯ?

С момента введения ОСМС прошло много лет, но особых перемен мы так и не увидели, несмотря на то, что платим 5% в Фонд.

  - Давайте вспомним историю. Закон о медицинском страховании был принят в 2015 году, сам Фонд создан в 2017-м. В 2019 году провели пилот в Карагандинской области, а с 2020 года система заработала по всей стране — как раз в самый разгар пандемии. И, между прочим, ОСМС сыграла свою роль в том, чтобы система здравоохранения выдержала тот колоссальный стресс.

Когда говорят “ничего не поменялось” – это, скорее, эмоции. Если смотреть на цифры, объём финансирования здравоохранения вырос в 2,5 раза. Да, основное финансирование по-прежнему идёт из бюджета, но наши взносы – это значительная часть.

Благодаря им появились хоть какие-то новые возможности?

  - Да, например, высокотехнологичная медицинская помощь. Ещё несколько лет назад пересадка органов, коронарография и другие сложные операции в Казахстане почти не проводились. Люди ездили за границу, платили огромные деньги. Сейчас тысячи таких операций выполняются в отечественных клиниках бесплатно – в рамках ОСМС. Раньше человек мог пройти УЗИ только один раз в год, теперь – два. Количество клинико-диагностических услуг выросло в 2,5 раза. Это огромный шаг вперед. Мы просто быстро привыкаем к хорошему.

А если человеку нужно не два, а четыре УЗИ? Или несколько КТ подряд?

  - Все зависит от медицинских показаний. ОСМС покрывает ровно то, что необходимо пациенту по клиническим стандартам. Это не “нормируется на человека” – все определяет врач. Если раньше понятие “МРТ” было для нас чем-то редким и дорогим, то теперь это обычная процедура. Мы уже не удивляемся, когда врач направляет на КТ или МРТ с контрастом. Но каждая такая процедура стоит дорого: не только оборудование, но и его обслуживание. Именно система ОСМС позволила привлечь в отрасль деньги, чтобы такие услуги стали возможны для большинства пациентов. Поэтому, когда говорят, что доступность не улучшилась, это просто не соответствует фактам.

КАК ЛЕЧАТ В ДРУГИХ СТРАНАХ?

Вы искренне говорите, что доступность реально выросла?

  - Да, в разы. По стандартам, узкого специалиста должны назначить не позднее, чем через две недели. Если это не экстренный случай, максимум две недели ожидания. Это один из самых жестких стандартов в регионе. Для сравнения: во Франции очередь к кардиологу может занять полгода. У нас – две недели. Но люди быстро привыкают, и, как только задержка хоть на пару дней, – начинаются жалобы.

Но во Франции, говорят, качество совсем другое. Там не умирают дети из-за халатности врачей. А у нас такие случаи все еще происходят. Недавно погиб мальчик, родители уверены — по вине медиков.

  - Это больная тема. Поверьте, трагические случаи случаются в любой стране. Если открыть французскую или немецкую прессу - там тоже регулярно сообщают о врачебных ошибках, судебных делах, трагедиях. Это человеческий фактор, он, к сожалению, есть везде.

Разве это не показатель недоверия системе?

  - Согласен. Над доверием нужно работать. Но если смотреть объективно: ежегодно в Казахстане лечатся около 10 миллионов пациентов в стационарах. Из них резонансных трагических случаев – десяток, может, пятнадцать в год. Это доли процента. Конечно, за каждым таким случаем стоит человеческая жизнь, и для семьи это трагедия. Но нельзя из этого делать вывод, что “все плохо”. Это будет несправедливо по отношению к тысячам медиков, которые ежедневно спасают жизни.

КАК ПОБЕДИТЬ КОРРУПЦИЮ?

При этом коррупционные скандалы в здравоохранении не прекращаются.

  - Да, коррупция есть. И, к сожалению, не только в здравоохранении. Но она возникает там, где есть для этого условия и возможности. В Фонде тоже были проблемы. Я пришел сюда семь месяцев назад и сразу столкнулся с тем, что система мониторинга нуждается в перезагрузке. Сейчас мы ее активно перестраиваем. Раньше проверка услуг, которые клиники выставляют на оплату, проводилась формально. Теперь мы внедряем цифровую систему мониторинга: если выявлены нарушения стандартов, некачественная помощь, “приписанные” услуги – Фонд обязан это зафиксировать и применить санкции. Мы уменьшаем оплату, штрафуем, добиваемся возврата денег.

Если систему сделать полностью автоматизированной, это решит проблему?

  - Абсолютно. Как неоднократно говорил президент, единственный способ искоренить коррупцию – это полная автоматизация и цифровизация всех процессов. Если хотя бы 90% бизнес-процессов будут оцифрованы, то места для коррупции просто не останется.

Приведу пример. У Фонда более 2 тысяч поставщиков, и каждый месяц они выставляют на оплату около 11 миллионов услуг – это и стационарные, и клинико-диагностические услуги (КДУ). В рамках подушевого норматива мы платим поликлиникам порядка 400 миллиардов тенге, чтобы люди могли получать консультации, сдавать анализы, проходить обследования, не оплачивая их из собственного кармана.

А вот эти 11 миллионов услуг, которые выставляются на оплату, мы должны проверить: действительно ли они оказаны качественно? Это колоссальный объем – примерно на 150 миллиардов тенге ежемесячно. И каждую услугу нужно отследить. Для сравнения: в некоторых соседних странах до сих пор проверяют вручную: приезжают аудиторы, листают бумажные истории болезни, сводят таблицы в Excel. Понятно, что при такой системе невозможно отследить каждую деталь. А там, где человеческий фактор, там и поле для коррупции.

Поэтому мы пошли по пути цифровизации. Теперь все данные из частных медицинских информационных систем автоматически передаются в системы министерства здравоохранения. Там формируются две основные базы по услугам и по стационарным случаям. Далее система с помощью алгоритмов выявляет потенциальные дефекты – машина анализирует массив данных и говорит: “Здесь, скорее всего, есть дефект”. Все это передается нашим экспертам для проверки.

А сколько жалоб вы рассматриваете в год?

 - В прошлом году Фонд получил около миллиона обращений. Из них 14 тысяч – прямые жалобы, остальные через службы поддержки пациентов. Более половины из них удалось решить в пользу пациентов. Кстати, сейчас мы внедряем мобильное приложение Qoldau 24/7. Оно позволит каждому казахстанцу видеть свои медицинские услуги в режиме онлайн. Например, клиника сообщает, что вам оказана такая-то услуга и вы получаете уведомление: “Подтверждаете или нет?”. Если говорите: “Я там не был”, – одним кликом подаёте жалобу. И мы начинаем проверку. А если вы оплатили услугу, которая должна быть бесплатной, прикладываете чек, и это будет основанием для расследования. Мы разрабатываем мобильное приложение Фонда, которое позволит сделать карту медицинских услуг, чтобы человек мог видеть всё, что было оплачено за него. Честно скажу, мы начали эту работу всего три месяца назад. Пока информации действительно очень мало, но уже в следующем году планируем запустить полноценную версию, и вы сможете увидеть: сколько за вас перечислено взносов, к какой клинике вы прикреплены, какие услуги вам положены, какие уже оплачены Фондом.

КАК ВЫЯВИТЬ ДЕФЕКТЫ?

Сколько таких “дефектов” система выявляет?

  - Раньше в среднем около 14 миллионов в год. А у нас 250 экспертов по стране. Если посчитать, выходит, что каждый эксперт должен был проверять по 240 потенциальных нарушений ежедневно. Понятно, что вручную это сделать невозможно.

К тому же раньше за каждым экспертом закреплялась определенная клиника, и он сам решал: считать ли конкретный случай нарушением или нет. Фактически у него была возможность принимать субъективные решения. Система это позволяла. И да, к сожалению, в некоторых случаях между экспертами и клиниками могли быть неформальные договоренности. И если эксперт подтверждал нарушение, с клиники снимали сумму. Если говорил, что все в порядке, то оплата проходила. Это решение целиком зависело от человека. Все было прописано в приказах и инструкциях, и на тот момент казалось нормой.

Что изменилось сейчас?

  - В прошлом году мы с министерством здравоохранения начали полную перестройку системы мониторинга. Мы понимали, что при старом подходе слишком много подозрений и слишком много возможностей для коррупции. Сейчас могу с уверенностью сказать: на 90–95% мы эту проблему решили. Возможностей для манипуляций практически не осталось. Раньше алгоритмы выявляли дефекты в 20% всех услуг — это примерно 30 миллиардов тенге в месяц. Но после проверки эксперты подтверждали нарушения только на 2–3 миллиарда. То есть точность системы была около 5-7 % – крайне низкая.

Проблема в том, что эти алгоритмы строились на клинических протоколах, которые носят рекомендательный характер. А есть еще стандарты – это уже обязательные нормы Минздрава. И вот если система брала за основу протокол, эксперт мог сказать: “Да, тут нарушение, ведь в протоколе сказано иначе”. Или наоборот: “Нет, не нарушение, это просто рекомендация”.

То есть в одном и том же случае один и тот же эксперт мог вынести противоположные решения. Поэтому мы полностью отказались от клинических протоколов и оставили только стандарты.

Теперь, условно, если стандарт говорит: “Пациент с таким диагнозом должен находиться в стационаре не менее трех и не более семи дней”, – значит, это норма. Лежал меньше – нарушение. Лежал больше – тоже нарушение. Все предельно конкретно и прозрачно.

То есть, вы хотите сказать, что полностью убрали коррупционную составляющую?

  - Да, в этой части - полностью. У нас теперь два типа нарушений. Мы начали активно применять ИИ. Сейчас система использует 32 алгоритма контроля. Каждый месяц добавляем новые. Когда мы запустили пилот в июне, ИИ выявил 11 миллиардов тенге нарушений стандартов, тогда как старая система находила только 2 миллиарда. Это был шок даже для нас. Мы показали результаты медорганизациям – сначала был скандал, недоверие, возмущение. Но потом все перешли в конструктивное русло, признали ошибки и стали работать лучше. Врачи поняли, что система объективна, договориться с ней невозможно, и проще не нарушать. Это сразу сказалось на качестве – и на штрафах: их стало в разы меньше.

НА ЧТО РАССЧИТЫВАТЬ?

Тем не менее, никто из нас не имеет представления – сколько накоплено и сколько стоит та или иная процедура. Здесь нельзя добавить прозрачности?

  - Очень правильное предложение. Мы действительно думаем над этим. Сейчас идет большая работа по интеграции всех данных в единый цифровой контур. Когда появится единое хранилище медицинских данных, логично, чтобы каждый гражданин мог войти в личный кабинет и увидеть сколько он перечислил в ОСМС, какие услуги получил, сколько это стоило и в какой клинике.

КОМУ МЕШАЕТ ПРОЗРАЧНОСТЬ

Но ведь странно, что Фонд до сих пор не видит финансовые операции клиник. Почему это не было сделано раньше?

  - Честно? Потому что было сопротивление. Медорганизации не хотели давать доступ к своим финансовым системам, считали, что мы “лезем в их карман”. Но мы добились изменений. В июле президент подписал поправки в закон, и с 1 января следующего года Фонд получит частичный доступ к учётным системам клиник, с которыми имеет договорные отношения. Параллельно мы будем подключаться к медицинским информационным системам, чтобы видеть реальную картину оказанных услуг. Это позволит сформировать единую очередь и по платным, и по бесплатным услугам.

МЕДИЦИНСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ

Многие говорят, что в клиники не обращаются и не могут понять, за что платят взносы.

  - За каждого прикрепленного пациента Фонд, независимо от того, обращался он или нет, ежемесячно платит поликлинике около 1600 тенге. То есть, если вы прикреплены к конкретной поликлинике, за вас ежегодно оплачивается около 19 тысяч тенге. Эти деньги идут не на вас лично, а на обеспечение работы системы – чтобы поликлиника функционировала, когда вы обратитесь. Это как армия: мы не ждем, пока начнётся война, чтобы ее содержать.

То же самое и с экстренной помощью, вакцинацией, профилактическими мерами. Всё это оплачивается из бюджета и средств ОСМС.

А если человек не работает и не платит взносы? Он тогда не может получить услуги?

  - Может, в рамках гарантированного объёма медицинской помощи (ГОБМП). Это скорая помощь, скрининги, первичный приём врача. А вот все плановые процедуры, анализы, консультации узких специалистов – только при наличии страховки. На сегодняшний день из 20 миллионов казахстанцев застрахованы 17 миллионов, а 3 миллиона – нет. Но это не всегда люди без денег. Из них примерно 900 тысяч – действительно социально уязвимые, а 2 миллиона – достаточно обеспеченные, просто не считают нужным платить.

Но всё же, почему государство платит за застрахованных по 2%, а работающие – 5%? Это справедливо?

  - Здесь работает принцип солидарности поколений. Государство платит за ваших родителей, детей, студентов, пенсионеров. Мы с вами сейчас в трудоспособном возрасте, зарабатываем и потребляем меньше медицинских услуг. А пожилые люди и дети потребляют больше. Поэтому система построена так, чтобы взносы перераспределялись в пользу тех, кто нуждается.

Сейчас 12 миллионов казахстанцев не вносят ничего – за них платит государство. Поэтому его ставка ниже, но уже утверждён график поэтапного роста: к 2037 году государственный взнос увеличится до 4,7%, то есть почти сравняется с нашими.

Почему ОСМС не покрывает все препараты для онкобольных и почему не все родильные дома входят в систему страхования?

  - Все стандартные онкологические препараты, химиотерапия, лучевая терапия – полностью бесплатны. Но есть случаи, когда пациенты хотят получить экспериментальные или сверхдорогие лекарства, не входящие в перечень. Это уже другой вопрос. Если же нужного лечения в Казахстане нет, Фонд оплачивает лечение за рубежом, на это ежегодно выделяется около 2 миллиардов тенге. Онкология в целом уже обеспечена внутри страны: в Астане и регионах открыты современные центры, где делают химио- и радиотерапию.

А что касается роддомов – с Фондом работают все учреждения, которые подали заявку и прошли конкурс. Элитные частные клиники просто не участвуют, у них свой контингент.

НА ЧТО ЖАЛУЮТСЯ ВРАЧИ

А с медорганизациями вы расплачиваетесь вовремя? Врачи жалуются, что деньги поступают с опозданием.

  - Да, этим летом действительно были задержки, в основном по линии бюджета. Сейчас мы полностью выровняли ситуацию: Фонд оплачивает услуги с небольшой отсрочкой – примерно в месяц. При этом 30% суммы клиники могут получить авансом, чтобы не было кассовых разрывов.

В целом проблем с финансированием по ОСМС нет. Проблемы бывают технические, когда больницы задерживают отчётность или пытаются перенести часть объёмов с конца года на текущие месяцы.

ЧТО ИМЕЕТ ОСМС?

А сколько денег в целом собирает ОСМС в год?

  - Более одного триллиона тенге. Из них примерно 900 миллиардов поступают от работодателей и работников, то есть от 5,5 миллионов активных плательщиков. Остальное – от государства, которое платит за 12 миллионов льготников - детей, пенсионеров, студентов, инвалидов, беременных женщин.

Благодаря ОСМС мы резко увеличили доступность таких операций. Ещё пять лет назад трансплантация или коронарография были для большинства недосягаемы, а теперь они проводятся по всей стране. Только на высокотехнологичную помощь мы ежегодно выделяем около 80 миллиардов тенге.

И вот простой пример: люди, получившие такую помощь, сами за год заплатили в систему взносов примерно на 1,5 миллиарда тенге. А получили услуг на 75–80 миллиардов. Это и есть принцип страховки – ты не знаешь, когда помощь понадобится, но система работает за счёт солидарности.

СКОЛЬКО СТОИТ «СКОРАЯ»?

Во сколько обходится один вызов скорой помощи?

  - В среднем по стране мы ежегодно оплачиваем 120–130 миллиардов тенге за работу служб скорой помощи. Это финансирование всех станций, включая областные, районные и подстанции в сёлах. Количество вызовов огромно, но стоимость варьируется в зависимости от региона: в Алматы и в селе, понятно, разные условия, разное расстояние, разная медикаментозная нагрузка.

А есть ведь сёла, где “скорая” едет по несколько часов?

  - Есть, конечно. Особенно в отдалённых и труднодоступных населённых пунктах. Проблема известна, и она постепенно решается. Финансирование скорой помощи будет увеличиваться, рассматриваются дополнительные меры по доплатам водителям

А кто устанавливает тарифы на медуслуги? Кто решает сколько стоит, например, операция или консультация?

  - Тарифы утверждает министерство здравоохранения. Есть специальная методика расчёта, по которой пересматриваются расценки. Сейчас ведётся большая работа по их обновлению: где-то тарифы нужно снизить, где-то, наоборот, повысить, потому что они давно не пересматривались, а цены, зарплаты и себестоимость выросли.

НАЦБАНК КОНТРОЛИРУЕТ

А остаются ли неосвоенные средства в Фонде? Что происходит, если в конце года деньги не потрачены?

  - Да, иногда остаются, если, например, поступлений оказалось больше, чем расходов. Эти средства не исчезают – они лежат на счетах в Национальном банке. Мы не имеем права тратить их на собственные нужды. Есть чёткое ограничение: Фонд может использовать только небольшой процент от поступлений на своё содержание. Всё остальное – это резерв, который Нацбанк инвестирует, и доход от этих инвестиций тоже остаётся в системе ОСМС.

То есть на премии и бонусы вы эти суммы не тратите?

  - Нет, конечно. У членов правления есть фиксированные оклады и годовые бонусы в размере до 6-месячных окладов. В прошлом году за год вышло примерно по три оклада премии – в зависимости от показателей.

КОГДА ИСЧЕЗАЕТ РИСК

Вы работаете с триллионами тенге. Не давит ответственность?

  - Честно? Нет. Потому что я эти деньги не “вижу” в прямом смысле. Они проходят по прозрачным автоматизированным процессам. Страшно было бы, если бы решения принимались вручную. Я всегда говорю: вопрос не в деньгах, а в организации процессов. Когда они выстроены правильно, прозрачно и с минимальным человеческим вмешательством – риск исчезает.

Вот сейчас мы полностью перестраиваем систему управления. У нас четыре основных бизнес-процесса: планирование, закуп услуг, мониторинг и оплата. В каждом мы прописываем чёткие регламенты, чтобы ни я, ни мои заместители, ни директора филиалов не могли влиять на решения субъективно. Например, все закупки проходят через портал Центра электронных финансов. Система распределяет объёмы автоматически между поставщиками. Но раньше региональные комиссии могли вручную корректировать результаты – добавить кому-то, снять у другого. Я был шокирован, когда впервые посмотрел протокол закупа: машина распределила всё чётко, а комиссия просто взяла и снизила одному 17%, другому 20%, третьему 34%, а кому-то, наоборот, добавила 40%. На вопрос “почему?” – ответ: “В прошлом году у него были нарушения”. Но ведь у всех были! Это не аргумент. Сейчас мы убираем ручное влияние. Теперь нельзя просто сказать: “Этому добавим, потому что он хороший”. Всё должно быть прозрачно, логично и проверяемо.

АЛГОРИТМЫ И РЕГЛАМЕНТЫ

То есть фактически вы строите систему, где решения принимаются не людьми, а алгоритмами.

  - Да, именно. И это единственный способ защититься и от коррупции, и от ошибок. Потому что Фонд – одна из самых проверяемых структур в стране. И я должен быть уверен: любое решение можно объяснить и доказать. Для этого нужны регламенты, цифровые следы и автоматизация.

Когда всё фиксируется системой, человеческий фактор сводится к нулю. Это скучная, рутинная работа – прописывать каждую формулу, каждое условие, но она обеспечивает главное: доверие.

КОМУ МЕШАЮТ РЕФОРМЫ?

Вы признаёте, что противодействие реформам существует?

  - Да, и очень сильное. Я понимаю, что любые перемены вызывают раздражение у тех, кто привык работать “по старинке”. Но сейчас у нас просто нет другого выхода, кроме как меняться. Если не перестроить работу Фонда, министерства, всей системы здравоохранения – дальше отвечать на критику будет нечего.

Удивительно, что волна этой критики только нарастает.

Поймите, не каждое решение, принятое человеком, – это коррупция. Иногда приходится брать ответственность просто ради того, чтобы больница не остановилась, чтобы пациент получил помощь, чтобы не погиб человек. Но важно, чтобы при этом были чёткие правила игры, которым все следуют. И сейчас мы как раз эти правила прописываем – буквально “от и до”. И я считаю, что регламент действительно прописан только тогда, когда его можно положить на язык формул – чтобы машина сама могла сказать: “Вот правильное решение”. Если система ошиблась – тогда вмешивается человек, коллегиально, с объяснением. Но когда решение принимается “по настроению”, а потом никто не может объяснить, почему так сделали, – это тупик.

КТО ОТВЕТИТ?

Вы готовы лично нести ответственность за все решения, которые принимаете сейчас?

  - Да, я готов.

Вам не мешает отсутствие медицинского образования принимать решения, от которых зависит жизнь людей?

  - Насколько я знаю, фондом медицинского страхования никогда не руководили врачи. Это, наверное, логично, потому что сам фонд – это не медицинская организация, а страховая и финансовая структура. Конечно, чтобы принимать решения, нужно понимать и медицинские нюансы, поэтому у нас очень большая часть сотрудников – это профессиональные врачи, которые знают отрасль изнутри. Но если говорить откровенно, любая крупная организация – это, прежде всего, бизнес-процессы и управление потоками, в нашем случае финансовыми. Для этого нужно не медицинское, а управленческое мышление. Это экономика, актуарные расчёты, анализ рисков, финансовая устойчивость, бюджетирование, цифровизация, тарифная политика. Я считаю, что руководить фондом – это не про медицину как таковую, а про организацию системы, которая обеспечивает работу медицины. Страхование – это экономика доверия, система взаимных обязательств.

Как вы относитесь к критике?

  - Даже если критика эмоциональная, она помогает понять, где недоработки. Иногда, благодаря депутатам, журналистам или пациентам, мы видим слабые места, которые изнутри незаметны. Например, после нескольких встреч с поставщиками, где звучали претензии к региональным комиссиям, мы изменили процедуру принятия решений: теперь каждое отклонение от автоматического распределения средств согласовывается на центральном уровне. Так что критика – это не враг, а инструмент развития.

А если вдруг что-то пойдет вразрез вашим планам, вы готовы признать ошибки?

  - Обязательно. Признание – это первый шаг к исправлению. Если не признаешь проблему – не сможешь её решить. Мы сейчас как раз разрабатываем новую стратегию до 2030 года. Раньше Фонд воспринимался как казначейство – мол, структура, которая просто проводит деньги. Но на самом деле его миссия гораздо шире.

Фонд должен стать центром компетенций, аналитическим хабом для всей системы здравоохранения – не только страховой, но и организационной, экспертной. Мы хотим создать отраслевой аналитический центр, который будет соединять медицину, экономику и пациента.

PS

Напомним, Айдын Кульсеитов пришел в Фонд ОСМ в апреле 2025-го из администрации президента. С 2017 года в администрации президента он руководил Центром стратегических разработок и анализа АП, отделом стратегического планирования, отделом социально-экономического мониторинга и был заведующим отдела социально-экономической политики. На должности председателя правления НАО «Фонд социального медицинского страхования» продержался ровно 8 месяцев.