В эксклюзивном интервью главному редактору Ulysmedia.kz Самал Ибраевой депутат мажилиса парламента Айдос Сарым впервые открыто говорит о скрытой борьбе за президентский пост, о тех, кто сознательно тормозит реформы, и о том, почему в Казахстане пора отменить культуру политического страха. Сарым прямо заявил, кто заинтересован в старой системе и ложной статистике. Также он высказал свою точку зрения о возможных провокациях в мировой политике и обвинении казахстанца в шпионаже.
Предлагаю сначала обсудить одну из самых горячих новостей - бывший глава Антикоррупционной службы Кайрат Кожамжаров получил российское гражданство.
- По моей информации, процедура была ускорена – возможно, потому что он учился на одном курсе с Дмитрием Медведевым. Хотя, по общему правилу, сначала нужно выйти из гражданства Казахстана - но российское законодательство допускает двойное гражданство.
Вас это возмутило?
- Возмущение возмущением, но я стараюсь быть реалистом. Мы не можем вмешиваться в следственные дела и приговоры суда. Однако, как гражданин, я хочу, чтобы любое преступление было расследовано, и, если человек виновен, он должен понести наказание.
Возможно ли справедливое судебное разбирательство в отношении Кожамжарова? Его могут экстрадировать?
- Теоретически всё возможно. Сейчас экстрадиция может быть затруднена, учитывая его связи и интеграцию с российскими структурами. Но политика – переменчивая вещь. Мы видели, как режимы падают за один день. Сирийский лидер Асад, которого считали «вечным», сейчас живёт в Подмосковье - мир непредсказуем. Но Казахстан сегодня активно подписывает международные соглашения по экстрадиции. Мы вошли почти во все ключевые конвенции и, если наша судебная система будет вызывать доверие, возвращать таких людей станет проще.
В кейсе Кожамжарова сотни пострадавших от его действий предпринимателей.
- Я не сторонник проклятий и не верю в мистику возмездия. Верю в правосудие в этой жизни. Если человек виновен, наказание его найдёт.
Как он вообще смог уйти от правосудия? Почему позволили?
- Долгое время уголовных дел просто не возбуждали. Доказывать коррупцию сложно, особенно когда это связано с давлением, угрозами или скрытыми сетями. А границы были открыты. Чтобы выехать, даже самолёт не нужен – сел в машину и пересёк.
В СМИ появилась новость про задержание казахстанского военного атташе в Польше по подозрению в шпионаже в пользу России. Как вы отреагировали?
- По роду деятельности я взаимодействую с силовыми структурами и МИДом. Сейчас мы пытаемся получить достоверную информацию. На данный момент официального обвинения ему не предъявлено. Так что правильнее дождаться суда. Польша – демократическая страна, если дело дойдёт до суда, мы узнаем факты. Всё, что сейчас известно – это то, что вы прочитали в СМИ, и больше ничего.
Вы допускаете, что это может быть провокация?
- В мире разведки всё возможно. Даже страны с отличными отношениями ведут скрытую борьбу. Шпионаж – это постоянный элемент геополитики. Мы можем только предполагать, но гадать на кофейной гуще или бросать кости – бессмысленно. Нужно дождаться официальной информации.
Интересно, что его сразу объявили «российским шпионом». Может это быть провокацией?
- После начала войны в Украине европейские страны буквально за два-три дня выслали около 800 российских дипломатов. И механизм очень простой: МИД вызывает посла или представителя посольства, вручает ноту: «Мы считаем этих граждан шпионами» – и они должны покинуть страну. Во многих случаях доказательства не предъявляются публично. Для задержания дипломата нужны чрезвычайно серьёзные основания, потому что согласно международным конвенциям, если его не поймали с поличным, то лишить иммунитета практически невозможно. Поэтому исключать «игру спецслужб» нельзя.
Что вы думаете по поводу обвинений в адрес экс-министра иностранных дел, ныне помощника президента Мурата Нуртлеу?
- Можно я скажу прямо: борьба за власть в Казахстане началась раньше времени. Когда это дело возникло, я сразу заявил – невозможно публиковать обвинения, не имея ни одного факта, ни одного документа. Я лично не верю, что Мурат Нуртлеу причастен к убийству или какому-либо заговору. Если выдвигается серьёзное обвинение, должны быть доказательства: свидетели, материалы, зафиксированные разговоры. Ничего этого представлено не было. Это конспирология, а не журналистика.
К сожалению, даже когда медиа само признает, что «тема закрыта», слухи продолжают циркулировать. Это проблема не только власти, но и оппозиционных кругов и части прессы: никто не готов публично признать ошибку, извиниться, исправить информацию.
Вот простой пример. Несколько СМИ уже «похоронили» Сару Алпысовну три-четыре раза. А она жива, проходит лечение. Но никто не сказал: «Мы были неправы, ввели людей в заблуждение».
Но почему Нуртлеу молчал четыре дня? Если всё это ложь, почему он не выступил сразу?
- Люди бывают в разных ситуациях: служебные обстоятельства, дипломатические переговоры, семейные причины. Иногда публичное появление в первые часы может быть воспринято как признание вины или паническая реакция. Возможно, шли консультации. Я точно не знаю. Но подчеркну, я с самого начала понимал, что эта информация недостоверна.
Это вас не шокировало?
- Нет. Я буквально почувствовал с первых минут, что это фейк.
Если бы подобное случилось, скажем, в России, и распространили слух, что Лавров совершил преступление, он бы не молчал четыре дня.
- Потому что там совершенно другая система коммуникации. У нас медиаменеджмент пока не соответствует реалиям времени. Если бы это случилось со мной, я бы в тот же день вышел в эфир и сказал: вот я, жив-здоров, только прилетел, ни в какой тюрьме не нахожусь. Но, повторюсь, это моя позиция. У многих публичных фигур нет выстроенных коммуникационных стратегий, есть элемент бюрократии и осторожности.
Вы допускаете вмешательство внешних сил в такие кампании?
- Мы можем сколько угодно строить версии, но у меня нет конкретных доказательств. Я не вижу, чтобы ведущие мировые СМИ подхватили обвинения против Нуртлеу. Реагировали в основном российские телеграм-каналы. Это о многом говорит.
Если смотреть шире, вокруг правительства действительно идёт борьба за влияние. Некоторые группы пытаются дискредитировать отдельных чиновников. Это чувствуется, но утверждать, что за этим стоят внешние силы, я не могу – нет фактов. Казахстан – маленькая страна. В медиа, пиаре, политтехнологиях всё быстро становится известно. Секрет нельзя удержать дольше месяца. Я чувствую, что политическая игра началась. И мне это не нравится.
То есть вы считаете, что начинается борьба за власть?
- Безусловно. У нас впереди парламентские выборы 2027 года, президентские – 2029-го. И, конечно, кто-то уже сейчас начинает кампании – открыто или скрыто. Но если претендуешь на участие в политической борьбе, ты должен быть готов к атакам, провокациям, информационным ударам. Должен быть в десять раз сильнее, открытее, устойчивее, чем другие.
У нас никогда выборы не проходили строго по расписанию.
- Президент в послании сказал: все выборы будут проводиться в установленные сроки. Недавно начала работу Конституционная комиссия.
Вы входите в её состав, говорят, готовится около 40 поправок в Конституцию. Это так?
- Сейчас идёт обсуждение концепции. Большая часть изменений касается перехода к однопалатному парламенту и перераспределения полномочий. Например, сейчас сенат утверждает главу КНБ и Национального банка – эти нормы планируется исключить. Также обсуждается структура будущего парламента: сколько депутатов, каким образом они будут избираться.
Сколько, по вашему мнению, должно быть депутатов?
- По крайней мере, не меньше, чем сейчас в двух палатах вместе. Но это моё личное мнение. Мы договорились: до выхода на публичное обсуждение мы должны внутри комиссии согласовать позиции. Каждый из нас готовит свои предложения. Я уже написал первые страницы – работа большая, серьёзная.
В проекте также обсуждается идея расширить статус парламентской оппозиции?
- Да. Президент сам напомнил, что мы принимали закон о парламентской оппозиции. Теперь нужно сделать его реальным инструментом, а не формальностью. Например, дать оппозиции право назначать часть членов аудиторской палаты.
Но у нас даже нет официальной оппозиции.
- Почему нет? Любая партия или объединение, которое не согласно с позицией власти – это оппозиция. Вопрос в том, чтобы она имела институциональный статус.
Но ведь у нас таких организаций нет?
- Почему нет? По ряду вопросов мы уже вступаем в споры с партиями. Что такое парламентская оппозиция? Это те, кто способен голосовать против власти. В мире оппозиция – это не те, кто по привычке говорит «нет» всему подряд. В США, например, и демократы, и республиканцы голосуют за многие законопроекты совместно. Но по ключевым, принципиальным вопросам – у каждого своя позиция и стратегия.
Появление новых оппозиционных партий возможно?
- Возможно.
Готова ли к этому власть?
- Власть готова ко всему. Но партия не создаётся простым заявлением: «Я хочу». Вы же знаете, насколько сложно найти одного грамотного журналиста, который соблюдает стандарты, отвечает этически, готов работать ночью по звонку. А теперь представьте: партия – это не один человек. Это минимум 20-30 активных людей только на старте.
Допустим, в Семее 128 избирательных участков. Серьёзная партия должна выставить наблюдателей на каждый участок. Это 128 человек, которые знают закон, умеют фиксировать нарушения. Плюс агитаторы, аналитики, пиарщики, социологи. Реально – минимум 400 человек в одном городе. И это не просто сторонники в чатах, а люди, которые готовы ежедневно работать.
К сожалению, многие, кто заявляет, что создаёт «великую партию», дальше Астаны и Алматы не выходили. Они не понимают масштаба работы. Если бы у меня была возможность, я бы выдал временные свидетельства на полгода: «Хочешь создать партию? Покажи мне команду по всем регионам. Потом поговорим о политике».
Если активисты всё это выполнят, их зарегистрируют?
- Должны зарегистрировать. Сейчас и закон о партиях, и закон о выборах меняется. Партия – это не игрушка. Это национальный институт. Она не может быть территориальной, этнической или корпоративной. Она должна быть общенациональной.
Что касается финансирования – партия не должна принадлежать одному олигарху. Я сторонник ограничения: пусть 20–30 компаний дают взносы, а не один человек кладёт 20 миллионов и диктует правила. В США так и есть – там компания не может пожертвовать более 10 тысяч долларов.
И у нас введут такие ограничения?
- Логично было бы ввести. Это снизит риск, что партия станет частным политическим проектом. В прошлом у нас была аграрная партия – фактически под одного спонсора. Закончилось печально.
Я поддерживаю идею однопалатного парламента. Но тогда должны быть настоящие оппозиционные партии. А мы видим, что Санжару Бокаеву отказали в регистрации.
- Прежде чем говорить об отказе, Бокаев сам заявил в прямом эфире, что не готов, нет людей, нет структуры. Понимаете, регистрация – это не политический прессинг, а элементарная организационная дисциплина.
Но ведь «Ел тірегі» тоже не зарегистрировали. А президент, говоря о переходе к однопалатному парламенту, явно имел в виду реальную оппозицию… Однако силовой блок и администрация президента, кажется, не заинтересованы в этом.
– Давайте доживём до 2027 года. За один год правила игры могут кардинально измениться. Нужно понимать масштабы. Вы не можете просто выйти на улицу и заявить: «Я теперь главный медиа». Вам нужны инвестиции, команда, репутация. Так же и партия: по 150–200 активистов в каждом регионе, зарплаты, офисы. Сегодня содержать республиканскую структуру стоит около 5 миллионов долларов в год. Без этих ресурсов рассчитывать на реальную политическую борьбу – смешно.
Мы не можем объявить себя Илоном Маском, если не создали ни одного завода, не вложились в инновации. Нельзя, играя во дворе, заявить, что завтра выйдешь против «Реала».
В Казахстане достаточно миллионеров, есть и недовольные бизнес-группы. Если их объединить, можно построить серьёзную партию. Но для этого нужно отказаться от эго: говорить не «я», а «мы».
Многие считают, что быть «зависимым от власти» – это плохо.
- Слово «зависимость» неправильно трактуется. Партия, которая участвует в государственных процессах, обязана взаимодействовать с государственными институтами. С политикой не бывает иначе. Политика – это рынок. Всё строится на переговорах, компромиссах.
А если я хочу менять законы, улучшать систему – обязательно создавать партию?
- Не обязательно. Есть другие механизмы: лоббизм, экспертные советы, коалиции. Но, к сожалению, у нас много амбиций и мало умения договариваться. Два человека встречаются – и уже не могут согласовать даже базовые вещи.
Вы готовите изменения в Конституцию не только по парламенту, но и по президентским выборам. Как вы относитесь к норме, согласно которой кандидат в президенты должен иметь не менее пяти лет опыта на государственной службе?
- Речь идёт о государственной службе или эквивалентной должности. Это может быть руководящая должность в государственных органах или депутатский мандат.
А если кандидат — предприниматель? Разве не стоит предоставить такую возможность и бизнесу?
- Позвольте я объясню, кого считаю идеальным кандидатом. Это человек, который уже в 20–22 года был депутатом городского или районного маслихата, к 26 годам — депутатом областного уровня, участвовал в выборах акима. Взгляните на США: чтобы попасть в праймериз, ты должен быть не просто известным, а пройти партийную школу – быть губернатором, сенатором или конгрессменом. То есть знать и государственную систему, и экономику. Политика – это ремесло, которому учатся годами. Это не шоу, где можно «зайти с улицы и победить».
Но зачем это прописывать в Конституции? Может, достаточно общественного требования, а не формального барьера?
– Расскажу интересную деталь. Сегодня некоторые предприниматели пытаются срочно стать депутатами маслихатов – просто чтобы «набрать стаж» и соответствовать будущим требованиям. Не буду называть фамилий, но все понимают, о ком речь. Если человек говорит: «Я готов возглавить страну», он должен доказать, что способен хотя бы пять лет работать в представительном органе. Если не выдерживает даже этого – зачем идти в большую политику?
Но мандат депутат маслихата – это же не показатель компетентности?
- Президент – это вершина государственной службы. Как офицер не может стать генералом, не пройдя низовые звенья, так и политик не может претендовать на высшую должность, не имея опыта работы в системе. Да, есть возрастной ценз, требование проживания и образования. Но главный фильтр – это понимание устройства государства.
А если требование оставить только в общих рамках опыта – будь то бизнес или госслужба?
- Тогда давайте снимем все требования и превратим выборы в цирк. Президентство – это не звание, а ответственность на семь лет. Одна ошибка – и страна расплачивается десятилетиями. Мы не имеем права на эксперименты.
Но ведь Дональд Трамп пришёл из бизнеса.
- Трамп – не «человек с улицы». Он десятилетиями был частью истеблишмента, финансировал республиканскую партию, готовился политически. И, откровенно говоря, его приход – отражение кризиса американской демократии. Нельзя на него равняться как на модель.
Но американцы не переписывают Конституцию каждые два года, как у нас.
- Формально не переписывают, но Конституция США менялась 27 раз. Я тоже за стабильность. Пусть мы внесём 27 поправок за 250 лет, но будем жить по одному документу, а не переписывать «под ситуацию».
Как вы считаете, кто может баллотироваться в президенты на следующих выборах?
- Это станет понятно после парламентских выборов. Партийная конфигурация многое покажет.
Но фамилии уже обсуждаются.
- Это гадание на кофейной гуще. В нормальной системе каждая партия заранее готовит 2–3 кандидата, которых поддерживает, формирует штаб, медийную стратегию. Мы к этому только идём. У нас возможны неожиданные фигуры: кто-то активно себя продвигает, но в критический момент «разваливается». Такое уже случалось.
Тем не менее, многие уверены, что процессы управляются из Администрации президента или Ерланом Кариным.
- Это инфантильное восприятие политики. Есть люди, которые всё объясняют заговорами и сценариями. Это удобная модель мышления – не нужно анализировать, просто сказать: «Это всё придумали наверху». Но я как человек, участвовавший в реформах, говорю: мы живём в реальной политике. Здесь есть хаос, случайность, ошибки. Президентская администрация – не Гарри Поттер. Она не может одной палочкой переставить фигуры и управлять судьбой страны.
А какова сегодня роль назарбаевского клана? Например, чем занимается Кайрат Сатыбалды?
- Не знаю. Раньше знал людей из его окружения, сейчас не пересекаюсь.
Как вы оцениваете Дархана Сатыбалды? Он может быть потенциальным кандидатом в президенты?
- У каждого человека есть личные амбиции. Но говорить об этом серьёзно пока рано. Он сейчас занят своей работой.
А Ерлан Карин?
- Я знаю Ерлана много лет. Никогда не слышал от него ни публично, ни приватно, что он готовится к президентским выборам. Это лучше спросить у него лично.
В обществе какое-то время бытовало мнение, что следующим президентом может стать Мурат Нуртлеу, слышали такую версию?
- К сожалению, у нас до сих пор сохраняется советский ментальный рудимент: если человек раньше времени проявляет президентские амбиции, это воспринимается чуть ли не как преступление. Его мгновенно начинают "гасить", "отменять". Я, наоборот, считаю, что культура должна быть открытой. Было бы правильно, если бы в стране было много людей, кто открыто говорил: «Да, я намерен баллотироваться», и общество спокойно к этому относилось.
Посмотрите на Бразилию: нынешний президент шесть раз участвовал в выборах, четыре раза проиграл, но не отказался от цели. Джо Байден семь раз избирался сенатором, более 35 лет шёл к президентству. Политика - это путь, а не внезапный прыжок из-за угла. Никто не должен "выскакивать из сундука" и заявлять: «Я президент». Это абсурд.
То есть иметь президентские амбиции - не преступление?
- Конечно, нет. Это нормально и даже необходимо. Никто от этого не умирает, наоборот — это оздоровляет систему. Общество должно видеть потенциальных лидеров, сравнивать их. И сам кандидат не должен этого стесняться. Политическая конкуренция — не угроза, а признак зрелости.
У меня вообще есть мечта: чтобы акимы областей и министры приходили во власть по понятным правилам — по меморандуму, с чёткими обязательствами и сроками.
В сентябре задержали рекордное количество наркотиков – почти 14 тонн кокаина.
- Это транзит через Казахстан - международные цепочки. Груз прячут в цемент, зерно, используют технологии, чтобы собаки не учуяли, сканеры не определили. Мировая статистика такова: даже самые эффективные службы перехватывают максимум 15% оборота. В США и Европе то же самое. Но повторюсь: синтетические наркотики - это уже угроза изнутри. Это не вопрос только полиции - здесь нужна ответственность общества, семьи. Я вырос в районе Айнабулак в Алматы - это эпицентр наркомании. Я видел, как дети умирали от передоза. Нас спасло только воспитание.
Ещё одна тема, которая волнует многих — китайское влияние. В Казахстане резко выросло число китайских граждан. Это не угроза национальной безопасности?
- Не считаю угрозой. В прошлом было много паники: «Китай захватит», «виза не нужна» и т.д. Если идти по пути страха, тогда давайте просто закроем границы, перестанем ездить за рубеж, никого не впускать. Но вы же понимаете, к чему приводит такая изоляция. В мире полно стран, которые так делают — они не становятся богаче и счастливее.
Сегодня к нам приезжает более 600 тысяч туристов из Китая. Увеличивается совместное производство. Китай - один из крупнейших инвесторов в мире. Мы не можем игнорировать этот факт.
Но ведь Китай серьёзно изучает Казахстан. По некоторым данным, у них более 27 институтов, занимающихся нашей страной.
- Их намного больше. У нас тоже есть центры китаеведения в университетах. Но независимых частных институтов мало. Почему? Потому что предприниматели не хотят вкладываться в долгосрочную аналитику. Им нужны проекты, которые дадут результат за полгода. Я как вице-президент Ассоциации политологов Казахстана не раз приносил готовые проекты бизнесменам. Ответ один: «А что я с этого получу?»
В мире аналитические центры финансирует крупный бизнес и банки. Они не делают это напрямую ради выгоды, а ради влияния, имиджа, стратегического понимания.
Как вы оцениваете работу правительства под руководством Олжаса Бектенова? В кулуарах говорят, что он может уйти в отставку.
- Слухи об отставке появились сразу после его назначения. Но вопрос не в том, нравится он кому-то или нет. Это правительство, которому мы дали мандат.
Назовите три ключевые ошибки правительства.
- Проблема не в ошибках, а в незавершённости реформ. Любая реформа - болезненная. Её трудно начать, ещё труднее довести до конца. Президент недавно поручил смягчить некоторые меры, чтобы снизить социальную нагрузку. Это нормально. Но если бы министры приходили из партий, проходили через выборы, имели бы электоральную ответственность, они иначе относились бы к последствиям своих решений. Большинство наших министров никогда не участвовали в выборах и не сталкивались с прямым судом избирателя.
Например, Канат Шарлапаев: приехал из России – и сразу стал министром.
- Независимо от того, откуда он приехал - попал внутрь системы и должен был взаимодействовать с обществом. Но да, если бы он прошёл через выборы, его бы знали, у него появилась бы аудитория. Именно для этого нужны выборы и партийная система – чтобы формировать легитимность.
Мы возмущаемся повышением налогов. Инфляция давит. Понимаем, что объявленные меры по стабилизации экономики – временная передышка, а не решение проблемы.
- Возможно, в какой-то момент такие меры нужны, чтобы дать людям «вдохнуть». Но если правительство взялось за реформу, оно обязано довести её до конца – независимо от политического цикла. В особенности сегодня. Министр, который приходит с мыслью «я здесь, чтобы потом стать премьером или президентом», – обречён. Это должность не для карьеры, а для личной жертвы. Тот, кто проводит настоящие реформы, никогда не будет счастливым политиком.
А что вы скажете о реформах Тоқаева?
- Он закладывает архитектуру реформ, но сопротивление есть.
Кто сопротивляется?
- Группы, которые встроены в бюджетные процессы. Мы сейчас глубоко анализируем бюджет по регионам. В результате цифровизации выяснилось: люди массово переезжают в три мегаполиса, но бюджеты на социальную поддержку в исходных регионах не снижаются. Там уже нет реципиентов, но деньги продолжают выделяться. Каждый чиновник считает своей главной задачей «увеличить бюджет на 15–20% по сравнению с предшественником», а не обеспечить эффективность этих средств. Цифровизация – это не ради красоты, не ради рейтингов. Это инструмент вскрытия и прекращения фиктивных схем.
Вы имеете ввиду те самые «прокладки», которые сидят между бюджетом и реальным получателем?
- Именно. В каждом регионе есть структуры, которые не хотят терять маржу. Они готовы рисовать данные, создавать искусственные протесты, натравливать людей друг на друга.
Искусственные протесты? Это серьёзное заявление.
- Да, такое есть. Особенно в золотодобывающем секторе, нефтянке. Например, в Павлодарской области есть уникальное озеро, там растения в Красной книге, а вокруг него – криминальный бизнес. Местные группировки совместно с коррумпированными структурами занимались незаконной добычей. Стоило появиться внешнему инвестору – тут же «поднимают народ», прикрываясь экологией, традициями, чем угодно. Хотя сами же браконьерствуют и вывозят ресурсы.
С «Хоргосом» ситуация аналогичная?
- Хоргос – это целая экономика. Там тысячи людей ежедневно зарабатывают на серых потоках. Если бы там не было сверхприбыли, туда никто бы не ездил. Посмотрите: несколько приграничных сёл вокруг Хоргоса – цены на квартиры как в Алматы. Гостиницы – как в мегаполисах. Почему? Потому что там огромный оборот наличных. Платятся ли налоги? Вопрос. Но факт: это не стихийный рынок, а сформированная система с участием влиятельных групп.
То есть коррупция там – не эпизод, а система?
- Система. И если мы хотим честно её вскрыть, то должны показать, кто на самом деле получает прибыль. Ошибка – во всём обвинять одного человека во власти. За ним – целая сеть.
Две самые проблемные границы – с Кыргызстаном и Китаем. Кто был в Хоргосе, понимает: если бы это было невыгодно, люди бы туда не ехали по 10–20 раз в день.
Президент всё это понимает?
- Я думаю - да. У действующего президента доступ к информации намного шире, чем у предыдущего. Он слушает не только министров, но и депутатов, граждан, экспертов. Но он не может сам стоять на границе и ловить коррупционеров. Это должен делать аппарат, и делать это системно.
Президент уделяет большое внимание искусственному интеллекту. Это серьёзный курс?
- Это не просто курс – это попытка сломать саботаж. Ты не можешь поставить в каждую структуру ангела-хранителя. Поэтому нужна система, где решение принимает не клан, не чиновник, а алгоритм. Первое, что нужно было сделать – вырвать статистику у правительства. Мы это сделали. Сейчас в закон вводим норму: официальная статистика должна опираться не только на данные министерств, но и на альтернативные источники – социологию, спутниковые снимки, открытые базы.
Потому что сейчас статистика искажена?
- Да, искажённая статистика - это искажённая политика. Если ты не знаешь реальное население, миграцию, рождаемость, ты не можешь планировать ни школы, ни больницы, ни дороги. Поэтому неправильные цифры — это фундамент коррупции и бедности. Цифровизация должна вернуть страну к реальности, заставить смотреть правде в глаза.
У вас нет ощущения хаоса?
- Самое неудобное время – время реформ. Я это видел в 90-е на примере своих родителей. Людей выдернули из привычной системы и бросили в рынок. Сейчас происходит нечто похожее. После 55 лет человеку сложно найти работу. Мы входим в новую эпоху, и она будет болезненной. Но другого пути нет.
Но общественное напряжение уже на критическом уровне.
- Это очевидно. Люди недовольны. Это нужно принять, а не отрицать. Реформы никогда не бывают комфортными. Первые результаты мы увидим через 2–3 года. Например, налоговая реформа даст эффект через 5 лет.
При Токаеве сменилось три премьера, и ни один из них не стал успешным.
- Возможно. Но как член фракции «Amanat» я несу политическую ответственность за правительство. Это не вопрос личных симпатий.
В парламенте есть цензура?
- Нет. Не думайте, что там кто-то сверху фильтрует каждый вопрос. У каждой фракции свой порядок.
Вам не стыдно сидеть в одном зале с Ардаком Назаровым?
- Пропущу оценочные суждения. Могу лишь сказать: эта ситуация обсуждалась, ему сделано официальное замечание. Этическая комиссия теперь собирается каждую неделю. Жалоб много.
Если парламент будет однопалатным, вы хотели бы видеть там Санжара Бокаева, Армана Шураева, Мухтара Тайжана?
- В партии «Amanat» есть стратегические группы. Мы понимаем, что впереди тяжелые выборы. Мы готовы бороться.
Главное преимущество нашей партии – мы можем интегрировать любую сильную фигуру. Политика – это диалог и сделки. Сегодня ты противник, завтра – союзник. Я знаю, что в обществе есть запрос на новые силы, новые лица. И я уверен - такая возможность будет.
Полную версию интервью смотрите на YouTube-канале Ulysmedia.